Мариинский театр посвятил Вашему юбилею балет «Спящая красавица». Что этот спектакль значит для вас?
«Спящая красавица» проходит «красной нитью» через всю мою творческую жизнь. Этот балет – вершина академического репертуара – и достойный экзамен на статус балерины. Это высшая ступень в нашей профессии, в служебной иерархии, которая дает право занимать верхнюю строчку по положению в труппе. С партии Авроры я начинала как большая балерина и всю жизнь танцевала ее. Все значимые события: юбилеи, бенефисы, памятные даты – непременно сопровождались этим спектаклем. Можно сказать, Аврора, богиня утренней зари, освещала мой творческий путь.
Очень хорошо помню свое первое выступление. Я так волновалась, что не могла совладать с собой и, будто ошпаренная (смеется), вылетела на сцену раньше времени – чуть не в горячечном состоянии. Пришлось, чтобы совпасть с дирижером, сделать лишние движения. Потом всё наладилось, и с музыкой я обычно дружила. Дирижеры ценили это и всегда отмечали, любили сотрудничать со мной.
Вашим основным педагогом на тот момент была Наталия Дудинская. Ведь она видела ваше волнение?
Несомненно, и отнеслась к происшедшему с большим сочувствием. Она понимала мои ощущения и очень меня поддержала. Сама Наталия Михайловна была невероятно виртуозной, предельно музыкальной, не только технически очень сильной, но и бравурной, захватывающей темпераментом балериной. Ныне я часто наблюдаю, как на сцене добросовестно выполняют движения, лучше или хуже, а мне хочется погрузиться в живой, пышащий энергией или завораживающий мечтательностью танец.
Прежде всего заботишься о безупречной академической форме, оттачиваешь технологию, академичность, чистоту исполнения. И вот когда все это доведено до абсолюта, достигнуты легкость и свобода – начинается самое интересное: бесконечный процесс осмысления спектакля, шедевра, к которому имеешь счастье прикоснуться. Это длится всю жизнь. Спектакль не дано постичь целиком сразу – да это и невозможно, думаю, никогда. Так много там заложено, так много разных возможностей, оттенков и смыслов. И премьера – это примерка, своеобразные «смотрины»: подходит ли один другому. Такое понимание танца как вечной тайны, которая каждый раз нашим телом и душой разгадывается заново, закладывалось в нас еще в училище.
А Вам трудно было в Ленинградском хореографическом училище?
Очень, хотя и необыкновенно интересно (улыбается).
Я испытывала какой-то священный трепет и перед стенами, в которых колдовало столько легендарных мастеров, и перед своими учителями, которые, каждый по-своему, в какой-то мере уже постиг эти великие тайны танца и страстно жаждал к ним нас приобщить.
Тогда нынешняя академия была закрытым элитарным заведением, где Агриппина Яковлевна и ее окружение сохраняли многое от дореволюционных традиций императорского балета, особые нюансы избранничества, а педагоги поддерживали строгую атмосферу и уважение к исключительности профессии. Нас приучали терпеть боль, превозмогать усталость, никогда не жалеть себя. Ведь наша актерская жизнь – вечное преодоление трудностей, часто – невозможностей, и не только физических.
В выпускном классе у меня случилась травма, настолько серьезная, что врачи заговорили о смене профессии. Не хотела с этим смириться и в итоге выпускалась вместе со своим классом. Чего это мне стоило! Была на границе с отчаянием, с полной безысходностью. А выдержала. Мама так воспитывала – в безжалостности к себе. И люди помогли: первоклассный педагог Вера Сергеевна Костровицкая, кстати, двоюродная сестра великого французского поэта Гийома Аполлинера, сказочный травматолог Н.А.Дембо.
Мы не смели никому пожаловаться или сказать «не могу, не в силах, это невозможно выполнить». Вот что помогало доводить наши навыки до совершенства, а ему, как известно, нет предела.
Где заканчивается техника и начинается артистизм?
Там, где достигнута отточенная технология. Для меня пример Галины Улановой всегда был очень показателен. Она танцевала так, будто только сейчас это почувствовала и просто импровизирует, а у нее были сделаны все мельчайшие детали роли: куда пойти, или посмотреть, как наклонить голову и раскрыть руки. Что это? Ремесло? Но ведь это необходимая ступень на пути к творчеству, к подлинной художественности. Да, поначалу каждый из нас ремесленник – в самом положительном значении этого слова: тот, кто оттачивает свое исполнение до идеала. Только после этого можно стать свободным и легко разговаривать на волшебном языке танца.
Когда вы пришли в театр, то начали с кордебалета. Сейчас зачастую будущие звезды не проходят эту ступень.
Тому есть свои причины. Тогда был избыток ведущих балерин, сейчас их явно недостает. Приходится взваливать на новичков иногда непосильную для них ношу. И способный выпускник сразу погружается в ответственный репертуар.
Школа кордебалета почитается сейчас необязательной. Не берусь судить, может быть, это и справедливо. Но то что она чрезвычайно полезна – могу утверждать с уверенностью. Ведь ты таким образом познаешь спектакль изнутри, с разных сторон, постигаешь его природу. Благодаря той школе ни мне, ни моим партнерам по сцене не составляло труда сделать что-то в унисон. Например, когда я репетировала «Легенду о любви» с Ириной Александровной Колпаковой, нам нужна была всего одна встреча, чтобы достичь синхронности исполнения. Не то сейчас: необходимо репетировать такие моменты по несколько раз. С самого начала в театре мне приходилось осваивать другую, специфическую технологию существования на сцене, хотя я параллельно готовила сольные партии. Это было очень трудно физически, и сил просто нехватало. Бывало, в голове наступало полное затмение, и я уже не понимала, что со мной происходит, но все равно терпела, не жаловалась, стремилась все трудности преодолеть.
Вас с детства приучали преодолевать себя?
Конечно! Меня заставляла и мама, и обстоятельства. Мы уехали из Ленинграда весной 1942 года: блокада и дорога до Сибири, где были наши родственники, диктовали условия, как выжить, как себя заставить побороть невозможное. А мама никогда не разрешала жалеть себя: держала меня в строгости и всегда давала много домашних заданий, когда уходила на работу. Все это закалило и приучило открывать в себе новые возможности. Ты никогда не знаешь, на что способен, пока не начнешь справляться с трудностями, стремиться к познанию себя и профессии.
И тогда искусство и зритель отблагодарят тебя за эти усилия.
Конечно! Наша профессия жесткая, и всегда видно, кто на сцене. Я всегда говорила, публику не обманешь. Даже те, кто не знают ничего о балете, чувствуют настоящее, подлинное, идущее изнутри. Уверена, главное для сцены – волшебная энергетика, излучаемая артистом. Она перехлестывает через барьер, через рампу, через оркестровую яму. Захватывает, убеждает зрителей – и они, потрясенные, благодарно возвращают ее артисту. Так возникает контакт с залом.
Что для вас Мариинский театр?
Святое место. Намоленная гениями сцена. Выходишь – и заряжаешься какой-то немыслимой энергией. Уверена – заколдованная сцена. Как тосковал мой одноклассник Рудик Нуреев, вынужденно лишившись ее! Ты выходишь на эти подмостки – и у тебя открывается другое дыхание, немыслимый прилив сил. Однажды, когда я уже работала педагогом-репетитором, меня пригласили принять участие в балете «Золотой век» в возрастной роли немолодой женщины, вспоминающей свое прошлое. Честно говоря, я не очень этого хотела, но меня уговорили согласиться. Великолепно помню момент своего появления из последней кулисы: что-то во мне другое открылось, приподнялось. Меня буквально понесло, и я преобразилась: другие походка, взгляд, жесты. Мои коллеги, молодые артистки балета, были потрясены: я их убедила, и они плакали. А потом доверительно спрашивали: как этого достичь, как это делается? Со мной это чудо творит родная сцена.
Мариинский театр – священный для меня храм. Могу точно сказать: если почитать его таковым, если относиться к своей профессии с каких-то высоких позиций, то тебе неизменно воздастся.
Верю в это!
Интервью Ольга Угарова
Фото Алиса Тикстон
Благодарим Мариинский театр за помощь в создании материала.
