Марина Кондратьева

Исторический центр Москвы. Иду по петляющим переулкам. На улице холодно, но мне очень жарко. От волнения и предвкушения встречи. Судьба сделала мне огромный подарок! Та, кого Касьян Голейзовский назвал Терпсихорой, а Леонид Лавровский – Музой, согласилась дать интервью La Personne. Да, я иду домой к самой Марине Кондратьевой. Дверь открывает Валерий Туманов, муж Марины Викторовны, в прошлом тоже артист Большого театра. Очень гостеприимно встречает, провожает в комнату, где стены украшают сценические фотографии прима-балерины Большого театра, а через большие окна открывается потрясающий вид на храм Христа Спасителя. Марина Викторовна прибегает с репетиции, улыбается, приводит в порядок прическу, что-то по ходу рассказывая про театр. А я украдкой заглядываю в Гугл – наверняка я ошиблась, прочитав дату рождения. Не может этой энергичной, подтянутой, красивой женщине сегодня исполняться 85! Но это правда. Да, и еще, Марина Викторовна, при всех ее заслугах и званиях, поражает скромностью и простотой в общении. 

 

 

La Personne: Марина Викторовна, в Большом театре недавно прошли премьеры – «Петрушка» Э.Клюга и «Артефакт-сюита» У.Форсайта.  Какое впечатление у Вас сложилось от этих спектаклей? В одном из интервью Вы как-то посетовали, что сейчас не ставят балеты непосредственно для Большого театра, а переносят постановки хореографов, уже ранее сделанные в других театрах.

Марина Кондратьева: Каждый спектакль для труппы полезен. Другое дело, полезен ли он для зрителей? У нас есть с чем сравнивать. Я говорю о «Петрушке» Фокина. Этот балет у нас еще в памяти. Я помню, как танцевала Катя Максимова, Володя Васильев. Спектакль очень русский. Но современная версия имеет свое право на существование. И я даже сказала бы, очень оживляет этот вечер одноактных балетов. Если говорить о спектакле «Артефакт-сюита», очень интересное и красивое начало. Два сложных па-де-де на фоне кордебалета. А потом начинается такая шагистика… Мне это напомнило 50-е годы ХХ века — марши, парады. Это было тогда очень модно. Но в театре, в балете были против такой стилистики. Наоборот, выступали за лиричность, красивые линии, эмоциональность, драматургию. Но, опять же, сейчас это полезно для артистов. Они учатся работать вместе и синхронно. Но не могу сказать, что это выдающаяся премьера театра. Я сторонница содержательных балетов, когда есть о чем рассказать зрителю.

LP: В фильме «Имя музы – Марина» Вы поделились эпизодом из своей творческой жизни. Когда Вы готовили партию Жизели, Леонид Лавровский посмотрел, принял Вашу работу, но оставил после репетиции, чтобы дать небольшой совет…

М.К.: Да, это действительно так было. Леонид Михайлович попросил задержаться после репетиции и рассказал историю из жизни, как в Ленинграде во время войны он встретил свою хорошую знакомую, а она прошла мимо него, даже не повернув головы… позже он узнал, что она шла от своего дома, в который попала бомба, а там были ее муж и дети. И Леонид Михайлович попросил меня так танцевать сцену сумасшествия – отрешенно, не видя ничего вокруг, полностью погружаясь в свои мысли и грезы.

LP: В то время всегда так готовили партии с артистами?

М.К.: Конечно! Не только партии. Даже когда я пришла в кордебалет (а мы все проходили через кордебалет), то все обращали внимание, подсказывали, делали замечания, смотрели, как я исправляю ошибки. И все именно для того, чтобы помочь. Сейчас как-то это стало проще…

LP: А педагог-репетитор может понравившуюся девочку из кордебалета подготовить на какую-то сольную партию?

М.К.: Да. Я репетирую с девочками и затем прошу посмотреть художественного руководителя. А сейчас у нас даже есть просмотры, на которых помимо руководителя смотрит комиссия из других педагогов. И можно показать как ведущую роль, так и вариацию, и какие-то «тройки»-«четверки». Есть возможность показать себя, и это приветствуется!

LP: Это правда, что Вы, придя в театр, танцевали даже на каблучках?

М.К.: Да, я танцевала Морену. Конечно, в массе. И это был даже не балет. Это был танец в опере «Кармен». У нас в труппе кордебалет танцует все, и классические, и характерные танцы. Поэтому я прошла и этот этап.

LP: Ваше поступление в Московское Хореографическое Училище связано с именем Марины Семеновой. Можете рассказать эту историю?

М.К.: Да, это действительно была очень интересная история! Такие стечения обстоятельств.

Вообще, ни я, ни моя семья не думали о том, чтобы меня отдать в балет. Мой папа ученый, физик. И никто в семье не был из творческих профессий. Но оборачиваясь назад, я понимаю, что на самом деле у меня с детства была склонность к танцам. Помню, когда шли с мамой в магазин за новой обувью, она мне всегда говорила: «Пообещай, что не будешь вставать на носочки!» Потому что я все время стирала обувь, вставая на закругленные носы туфель, как на пуанты.

LP: Вы так подражали балеринам, видели балетные спектакли?

М.К.: Нет, в том и дело, что ни разу до этого не видела балет! Слова «театр» и «балет» не звучали в нашем доме. Наоборот, я помню, как после садика папа с мамой забирали меня на работу в Институт химической физики, и я там заводила машины, нажимала педали, включала какие-то приборы. Война изменила эту жизнь.

Мы приехали в Казань вместе с семьей ученого Николая Семенова. Его жена Наталья создала творческую группу – кто-то играл на рояле, дочка Николая Николаевича, Милочка, прекрасно пела, я танцевала с платочком, рассказывали стихи. В общем, такой вот самодеятельностью мы ездили по госпиталям. У меня даже есть снимки с ранеными людьми. И вот глядя, как я танцую, Наталья Николаевна сказала моему папе, что надо Марину отдавать в балет. Конечно, родители были против. Тем более шла война, мы были в эвакуации. Но так как стало известно, что институт, в котором работали папа с мамой, переведут в Москву, то решили поехать на просмотр в Московское Хореографическое Училище (сейчас Московская Государственная Академия Хореографии,прим. ред.) Хотя это тоже было непросто. Москва была закрытым городом, нужно было получать разрешение на въезд. Николай Николаевич Семенов получил разрешение через известнейшего Академика Иоффе. Меня нарядили в платье с рукавами-воланчиками, и мы с Николаем Николаевичем поехали в Москву. Не теряя времени, пошли в школу, тогда директором был Николай Иванович Тарасов. Он посмотрел меня, сказал, что девочка хорошая, но прием уже закончен, занятия идут, приезжайте на следующий год. Мы, конечно, расстроились, но вернулись обратно в гостиницу. И вот по невероятному стечению обстоятельств, консьерж сказал нам, что в Москву проведать своего раненого сына приехала балерина Ваганова и поселилась в этой же гостинице. Я понятия тогда не имела, о ком идет речь. А вот Николай Николаевич видел Ваганову еще на сцене. Мы пришли к ней. Оказалось, что, в свою очередь, Ваганова много слышала об ученом Семенове и читала его научные статьи. И вот Николай Николаевич рассказал Агриппине Яковлевне, что приехал с девочкой, которая растет в семье физиков, хочет танцевать, но никого нет из театральной среды. В училище закончился прием, но не могла бы Агриппина Яковлевна посмотреть и сказать, может ли Марина учиться в балетной школе? Ваганова попросила меня пройтись. Я прошлась. Она сказала, что немного иксоватые ножки. Но это даже хорошо, мягкие будут. Потом возмутилась, во что меня одели! А меня же старались нарядить (смеется). Затем Агриппина Яковлевна позвонила Николаю Ивановичу Тарасову. Спросила, смогу ли я начать заниматься. На что Тарасов ответил: «Ваше слово – это закон. Раз Вы просите, то пусть приходит». И так я стала ученицей Московского Хореографического Училища.

Агриппину Яковлевну я встретила через два года. Подошла к ней, напомнила, что я — Марина Кондратьева, сказала, как я ей благодарна, что я занимаюсь, очень стараюсь. У меня первый год была тройка, сейчас уже четверка. Она похвалила. А потом говорит: «Подожди. Ты же Семенова! Марина Семенова!» Я говорю: «Нет, я Марина Кондратьева». Так как меня привел Николай Семенов, она подумала, что я полная тезка ее лучшей ученицы. Вот такой поворот судьбы.

LP: А когда Вы первый раз увидели Марину Семенову на сцене?

М.К.: В училище мы участвовали в спектаклях Большого театра. И Марина Тимофеевна тогда приехала в Москву. Первым ее спектаклем был балет «Золушка». Когда Марина Семенова вышла в сцене бала с распущенными волосами и диадемой, мы – маленькие девчонки – просто с ума сошли от ее вида! А потом я провела всю творческую жизнь с Мариной Тимофеевной.

LP: Вы родились в Ленинграде и, несмотря на то, что учились и выпускались в Московском училище, так получилось, что Вы тесно связаны именно с ленинградской школой. Вас сама Агриппина Ваганова порекомендовала в училище, и позже Вы работали с ее воспитанницей.

М.К.: Да, именно с Мариной Тимофеевной я по-настоящему стала работать как балерина. Я поняла, как мне нужно танцевать, как чувствовать каждую партию, что главное на классе. Она давала очень трудные уроки, непохожие на те, которые до этого были в театре. У неё были высокие требования. Сначала было очень сложно выполнять все, что она просила. Но я старалась (смеется).

LP: Марина Викторовна, когда смотришь Ваши записи даже в совсем юном возрасте, видишь потрясающую технику, сложные вращения, прыжки. Но при этом не видно никаких усилий, напряжения! Такая легкость и одухотворенность! В чем был Ваш секрет?              

М.К.: Я легкая была с детства. Помню, очень модно было прыгать через скакалку. Две девочки держали, одна прыгала. Раз, два, а потом двойной прокрут скакалки. И надо было зависнуть в воздухе на этот двойной. Так вот у меня одной получалось зависнуть на тройной прокрут скакалки. То ли я развила в себе эту способность, то ли это было от природы!

Я никогда не думала, что мне надо то или иное движение сделать легко. Просто выполняла все, и оно так получалось. И, действительно, об этом говорили и писали в прессе.

Сейчас я своим девочкам объясняю, как прыгать. Потому что даже имея большой прыжок, многие его тяжелят. Я, конечно, уже не прыгаю сама. Но все же иногда показываю нужный подход, посыл и толчок!

У меня есть одна статья немецкая. Я танцевала в Мюнхене «Жизель». Это был 1961 год. Когда я летела обратно в самолете, ко мне подошла стюардесса и сказала: «Смотрите, тут о Вас написано!» А нарисован был Гагарин. В статье говорилось о первом полете человека в космос, а затем: «Оказывается, у русских это в крови – летать в космос! Вчера Марина Кондратьева в роли Жизели танцевала так, будто летала в космос».

LP: Насчет полетов. Известнейший концертный номер «Весенние воды», который Вы исполняли, в том числе, и со своим супругом, Валерием Тумановым. Как Вы делали такие сумасшедшие поддержки? Сложные, динамические, но при этом не смотревшиеся акробатическими трюками?

Валерий Туманов: Сейчас не учат поддержке в школе. Точнее, учат зачастую те, кто сам никогда не танцевал сложных дуэтных номеров.

М.К.: Да, у меня в училище был прекрасный педагог Юрий Кондратов. Он сам танцевал сложные дуэты, был партнером Лепешинской, Плисецкой. И он прекрасно понимал, что мальчикам пока невозможно сделать те или иные поддержки в силу неразвитости мышц. Сначала он брал девочек и с нами проделывал все поддержки. И мы уже понимали, как нужно толкаться, где собраться, где прогнуться, повернуться. И когда мы уже абсолютно четко знали, как исполнять ту или иную поддержку, он подключал мальчиков. Вообще, мы очень любили уроки поддержки (сейчас дуэтно-классичесий танец, прим. ред.), и мне было очень странно слышать, когда я уже преподавала в училище, что этот урок можно пропустить. И, к сожалению, в театр приходит поколение, которое ни разу не делало «рыбку», «стульчик» на одной руке. Они просто не знают, как это делать. Какие-то движения даже не проходили! И сталкиваются с хореографией, в которой сложнейшие дуэты, новые поддержки. Спектакли Юрия Николаевича, например, и современные балеты западных балетмейстеров.

LP: У Вас были прекрасные партнеры на протяжении творческой карьеры.

М.К.: Да, первые свои роли я станцевала с Николаем Фадеечевым. Это мой одноклассник. Он один остался в нашем классе до выпуска. Остальные мальчики после седьмого класса ушли в технические училища или работать. В послевоенное время была нехватка мужчин во всех профессиях. А Колю я знаю очень хорошо. Он учился… можно сказать, не учился (смеется), но всегда с изобретательностью и юмором отвечал заданные уроки. Мы вдвоем ходили на урок фортепиано к педагогу Николаю Гончарову. Я очень ответственно подходила к этому предмету. У меня дома было пианино, я упражнялась, играла даже в концертах, Лунную сонату Бетховена, например. С ней позже поступала и в ГИТИС. А Коля, у него рояля дома не было, и в школе он не учил по нотам. А когда мы приходили на урок фортепиано, и педагог спрашивал у нас задание, Коля говорил: «Вы не могли бы сыграть мне еще раз? Я вспомню нюансы». Николай Иванович играл, затем Коля садился и на слух тут же все в точности повторял. Вот такой феноменальный музыкальный слух у Николая Фадеечева! И этот дар передался на сцену, в танце. Он очень музыкально делал свои роли!

Кстати, именно с Николаем Фадеечевым мы танцевали балет «Щелкунчик» в школе. У нас была одинаковая хореография с Большим театром – Вайнонена. Однажды так случилось, что в театре все премьеры заболели, и нас позвали станцевать этот спектакль. Так, еще в выпускном классе мы станцевали ведущие партии в «Щелкунчике» Большого театра.

LP: Позже Вы много танцевали в паре с Марисом Лиепой.

М.К.: Да. Сначала, когда Марис пришел в театр, он танцевал с Майей Плисецкой. Потом Майя стала брать себе в партнеры Колю Фадеечева, а я встала в пару с Марисом. «Жизель» я именно с ним первый раз станцевала. Ну и потом было много других партий. Еще я танцевала с Геннадием Ледяхом «Золушку» и «Бахчисарайский фонтан». Он прекрасно держал. С Александром Годуновым я танцевала «Анну Каренину» в постановке Майи Михайловны.

Да, партнеры все были прекрасные, потому что все очень любили урок поддержки в школе. И очень старались. Хотя все были худые, голодные – военное и послевоенное время…

LP: Марина Викторовна, несмотря на то, что Вы прима-балерина, Народная артистка СССР, у Вас огромное признание и зрителей, и прессы, Вы с таким пиететом и восхищением рассказываете о балеринах Вашего времени – Улановой, Стручковой, Семеновой, Плисецкой.

М.К.: Мы же учились на них! Майя и Раечка, они старше меня на 9 лет. Будучи в школе, мы смотрели все спектакли. У нас был пропуск в театр. И мы могли прийти в любое время! Конечно, если мест не было в зрительном зале, мы шли за кулисы. То есть мы с детства были привязаны к театру, знали всех артистов и учились у них. А в школе, особенно в выпускных классах, мы даже играли в балерин. Я всегда хотела быть Семеновой, кто-то хотел быть Лепешинской или Улановой. И мы изображали этих балерин, танцевали как они. Ходили на все их спектакли. Это была связь школы и театра. А сейчас девочки выпускаются и даже не знают, кто танцует в театре. Их туда не пускают, мест в зале не дают. Школа оторвана от театра. А в мое время мы учились и жили в режиме Большого. У нас даже выходной был в понедельник. И нам выдавали специальный пропуск, где было это указано, и мы могли в понедельник пойти в кино, например. Ведь раньше школьников не пускали в будний день в кино!

LP: То есть, Вы в субботу и воскресенье учились?

М.К.: Да, а выходной день был в понедельник. Как в Большом театре.

LP: Расскажите, пожалуйста, еще о школьном периоде!

М.К.: Во время войны, когда я приехала в Москву, я жила у маминой сестры. У нее было двое мальчиков, младше меня. Она с детства мечтала быть балериной. И в юности она увлекалась такими пластическими постановками с шарфами, что-то дункановское. Потом она вышла замуж и оставила это занятие. И вот в этой семье я жила первые годы учебы в школе. На меня, честно говоря, особо внимания не обращали, занимались своими детьми. Жили мы примерно на Красных воротах. Никто меня не провожал, не встречал. Добиралась я до училища пешком, потому что ни троллейбусы, ни трамваи не ходили. Окна были завешены, тьма полная, ни одного фонаря не горело, ведь еще шла война. Уроки начинались в 9 утра, а вечером мы были заняты в репертуаре Большого театра. Причем спектакли тогда начинались в 8 часов вечера, а некоторые оперы иногда заканчивались после полуночи. И только потом я возвращалась домой. Тоже при полной темноте.

LP: А с утра опять на занятия?!

М.К.: Да, вот так мы учились. Вообще, школа и театр были нашим вторым домом! Мы и домашние задания делали в театре, и к экзаменам готовились.

А в 1947 году Институт, в котором работали папа с мамой, перевели в Москву, и я уже стала жить с родителями. Но несмотря на то, что мама и папа были учеными, работали в Институте, и тогда такая работа поддерживалась, денег все равно не хватало. А нам, детям в балетной школе, выдавали рабочие карточки. И я отдавала их маме. По этим карточкам родители покупали что-то из еды, одежды, обуви… Но это не значит, что можно было все, что хочешь получить! Помню, как мама по моей карточке купила себе туфли, потому что был только один размер… Вам, молодежи, этого не понять!

И мы, учащиеся балетной школы, действительно были рабочими. Мы были заняты во всех спектаклях Большого театра — и оперных, и балетных. И в тот вечер, когда мы танцевали, в антракте нам выдавали по два бутерброда — иногда с колбасой, иногда с сыром. И я это все тащила домой, брату. Почему именно ему? Он меня на шесть лет старше, и в моей памяти все время стояло воспоминание, как в войну в Казани вся семья собрала деньги на подарок в его 16-летие. Это была буханка черного хлеба… И это был невероятный подарок! Вот такая жизнь была…

Тем не менее было искусство, которым все восхищались и перед которым преклонялись!

LP: Марина Викторовна, а как Вы перешли на педагогическую деятельность? У Вас было сожаление о том, что больше не выйдете на сцену, хотелось еще танцевать?

М.К.: Нет, не хотелось абсолютно! Никогда не было сожалений или ностальгии. Вот говорят, когда последний спектакль, все плачут, что это трагедия. У меня так получилось, что я даже не думала, какой у меня будет последний спектакль, и как я уйду со сцены. Закончился балет «Ромео и Джульетта», и я так подумала – сейчас отпуск, опять себя держать в форме, лечиться, в сентябре снова начинать репетировать, готовить спектакли… Не хочу. Закрылся занавес, на сцене стояли педагоги, руководители, кто-то из артистов. И я говорю: «Все. Это мой последний спектакль!» Все начали говорить: «Как? Почему? Давай сделаем бенефис или какой-то вечер?» А я вот решила одномоментно. Даже когда этот спектакль танцевала, у меня такой мысли не было. И потом, у меня очень болела спина. Ужасно! Я практически каждый день делала блокады. Перед выходом на сцену я выполняла специальные движения, чтобы хоть на время унять боль. Во втором акте «Жизели» прямо в костюме приходилось ложиться на пол на спину, расправлять крылышки, чтобы не помялись, и кататься калачиком, чтобы суметь сделать первый выход Жизели. Наверное, это тоже повлияло на мое решение. И вот после «Ромео и Джульетты» я вдруг решила, что больше не хочу. И видимо, так явно и уверенно я это сказала, что кто-то побежал в буфет, принес шампанское, и так по-праздничному меня проводили (смеется).

LP: Марина Тимофеевна Семенова была Вашим педагогом в театре, когда Вы танцевали, и потом осталась Вашим наставником, когда Вы уже преподавали…

М.К.: Да, я поначалу к ней обращалась, когда не понимала, что происходит (улыбается)! Я прошу сделать одно, а балерины делают совсем не так, не понимают меня. Это было недолго, конечно. Опыт пришел быстро. А Марина Тимофеевна говорила мне: «Не расстраивайся! Ты будешь всю жизнь учиться у своих учеников!»

LP: Вы же не только в Большом театре преподавали?

М.К.: Да, меня много приглашали в другие страны. Очень много я преподавала в Японии. Такая Яцудзука-сенсей, которая когда-то училась у Суламифь Михайловны Мессерер, организовала свою компанию и приехала в Москву выбирать себе педагога. Она смотрела в Большом театре и классы, и репетиции. Ко мне несколько раз заходила. И потом пригласила меня поработать в Японии. В течение 20 лет я там давала классы и ставила спектакли. А к тому времени я уже имела опыт репетиторский. Так как последние годы танцевальной карьеры я параллельно давала классы в Театре Касаткиной и Василева. И даже у меня была там ученица, балерина Маргарита Перкун-Бебизичи. Я репетировала с ней и «Ромео и Джульетту», и «Сотворение мира» и многие другие спектакли. И затем я ее подготовила к Международному конкурсу в Москве, где Юрий Николаевич председатель жюри. Маргоша тогда очень хорошо показалась, о ней писала пресса, и она получила Гран-при и Золотую медаль. Мы очень сдружились! И поехали в отпуск вместе – отдыхать на природу в Астрахань. Поехали на машинах, как раньше все делали. Маргарита очень боялась выйти из формы и хотела раньше вернуться, чтобы начать заниматься. И вот почему, что, судьба ли это… она вдруг назавтра захотела уехать! Мы должны были в субботу возвращаться, а ей вот в четверг вздумалось. Мы ее отговаривали – ну что два дня решат? Нет, вот надо в Москву, и всё. И они с мужем уехали… А на следующий день мы получили телеграмму, что Маргоша погибла в автокатастрофе…

LP: Какой-то рок…

М.К.: Да, а мы уже строили планы, какие спектакли будем готовить. Я хотела с ней делать партию Жизели. Ну… вот такая судьба трагическая.

Но я продолжала еще какое-то время преподавать у Касаткиной, репетировала с Верой Тимашовой. Сейчас она вместе с мужем работает в балетной компании в Канаде.

LP: Передает Ваши знания канадцам. Вы столько воспитали прекрасных балерин! А сейчас уже Ваши ученицы становятся педагогами. Например, Надежда Грачева уже репетитор Большого театра.

М.К.: Да, Надюшка. Когда Надя заканчивала танцевать, я сама говорила с руководством, что ее надо оставить в театре педагогом. Потому что она видит хорошо и знает, как подсказать. Надя еще немного поработала с Галиной Сергеевной Улановой. Это поколение моих учениц еще застали и Семенову, и Стручкову, и Плисецкую. Всех тех, с кем я танцевала. Ой, я такая старая (смеется)!

LP: На самом деле, смотришь на Вас, на Вашу энергию, и как-то не сопоставляется то время, о котором Вы рассказываете! Вы прекрасно выглядите!

М.К.: Да я сама иногда начну что-то вспоминать, рассказывать и думаю: это что, я уже тогда была? (Смеется). У меня же скоро юбилей. Я хотела, чтобы был гала-концерт, где выступили бы многие девочки, с которыми я сейчас работаю и с кем я раньше репетировала. А Махар Хасанович предложил показать балет «Дон Кихот», в котором главную и сольные партии исполнят разные балерины. Получается, Рита Шрайнер – первый акт Китри, лирический второй акт Оля Смирнова и Юля Степанова (я недавно начала с ней работать), а 3-й акт, Махар Хасанович предложил, чтобы станцевала Наташа Осипова. И она обещала приехать! Посмотрим, как все выйдет, кто-то из моих девочек станцует Амурчика, вариации в Гран-па.

LP: Это очень интересно! Будем ждать. 

Вы своим ученицам даете свободу на репетициях? Я имею в виду, в плане построения образа, прочтения хореографии?

М.К.: Я к каждой ученице подхожу индивидуально. Никогда не ставлю всех под одну гребенку. Все разные, из московской школы, из Петербурга. И характеры разные.

Мне важно, чтобы меня понимали. Потому что иногда так, как они хотят сделать, получается не совсем хорошо, не в образе, не в стиле хореографии. И когда я хочу направить в нужное русло, важно, чтобы ученица доверяла, чтобы понимала, что я хочу только как лучше. Иногда девочки проходят такие стадии: там посмотрят, здесь увидят, становятся прима-балеринами и начинают делать по-своему, не всегда хорошо, спорят, рыдают…(улыбается) А потом проходит время, и они говорят: «Да, Вы были правы!» Приходится перебарывать с кем-то. А есть такие, кто вроде соглашается на все, кивает головой, «да-да-да», а потом на сцене делает по-своему.

LP: Вы всю творческую жизнь провели с Мариной Тимофеевной Семеновой. А как Вы относитесь к тому, что балерины сейчас постоянно меняют репетиторов?

М.К.: Ужасно я к этому отношусь! Сейчас часто артистки делают все, что им пожелается. Вот я недавно ушла с репетиции, потому что девочка делала совершенно не то движение, которое поставлено и которое все знают, а на мое замечание она сказала: «А я буду делать так!» Я ушла, пусть она решает этот вопрос с художественным руководителем. Бывают и такие ситуации, характеры (улыбается). Потом, правда, подходят и говорят, что я была права. А иногда бывают ситуации, что мне еще ставят в вину, что я мягкий человек, согласилась, а когда балерина станцевала, оказалось, что это плохо. Я-то говорила, что так не надо. Но я не собираюсь кричать или заставлять. Я общаюсь со своими девочками, как с коллегами! Я стараюсь передать то, что знаю. И если балерина выбрала меня, то, значит, она понимает меня и верит мне, наверное, видела мои спектакли. Я считаю, что так должны строиться отношения репетитора с артистом в театре! А когда начинают спорить: «Да это так раньше было, сейчас так не танцуют!» – на что я всегда говорю: «Если бы вы делали как раньше, была бы только большая удача!»

LP: Что бы Вы пожелали молодому поколению?

М.К.: Не забывать о старшем поколении! Танцевать осмысленно, одухотворенно, понимать каждый шаг, который выполняется на сцене. В одном адажио можно рассказать целую историю. Я бы хотела пожелать юным девочкам привносить свое в искусство, никого не копировать, не подражать, но при этом обязательно смотреть и учиться на всех балеринах, ходить на все спектакли. И, конечно, нужно много читать и литературу, и историю. Даже мне, в моем возрасте очень интересно учиться, читать книги, узнавать что-то новое. В общем, хочется, чтобы девочки были умные, талантливые. И, конечно, надо очень честно заниматься классикой, выполнять все требования школы. Но чтобы это не было машинным исполнением, чтобы все шло изнутри. Ведь всегда интересно, когда одну партию балерины танцуют по-разному!

LP: Большое спасибо за интервью! Для нас это большая честь!

 

Интервью Вероника Варновская